Автор: В. Рапопорт

Статья написана специально для «Вестника McKinsey» Номер 22 (2011)

Сегодня можно констатировать что Китай обладает опытом масштабных реформ по модернизации общества. За три десятилетия заметные изменения произошли во всех областях жизни китайцев. Как протекал процесс модернизации Китая? Чем китайский опыт интересен именно России? Какие факторы позволили Китаю достичь успеха? Андрей Иванович Денисов, первый заместитель министра иностранных дел, в 90-х годах прошлого века советник-посланник посольства России в КНР, размышляет об опыте социально-экономических реформ Китая, о том, какие уроки могла бы извлечь из него Россия, чем преобразования в Китае отличаются от тех, что проводит наша страна, как будут развиваться взаимоотношения России и Китая.

McKinsey: Расскажите про свой личный опыт и связь с китайским миром, вашу историю соприкасания с этим миром.

Андрей Денисов: Я поступил в университет на экономический факультет и начал изучать китайский язык в 1969 году. Более плохого года для двусторонних отношений — на тот момент советско-китайских — в нашей истории не было. Это был год вооруженных столкновений на границе, год ожесточенного политического спора, идеологической полемики. Поэтому, если бы кто-нибудь мне тогда сказал, чем станет Китай через 40 лет и что я смогу увидеть это собственными глазами, я бы, конечно, не поверил.

Впервые я попал в Китай в 1973 году еще студентом, на переводческую практику в наше торговое представительство. Это был излет «культурной революции». Тогда был еще жив председатель Мао Цзэдун. Эксцессы «культурной революции» конца 1960-х уже закончились, но, строго говоря, эта негативная полоса в истории Китая продолжалась. Именно в 1973 году в руководство вернулся Дэн Сяопин, потом его опять подвергли критике и репрессировали, и затем он вернулся второй раз уже в конце 1970-х. Но в 1973 году состоялось первое возвращение Дэн Сяопина — и не только его. Китай начал развиваться. Может быть, «культурная революция» в самой стране еще шла, но во внешней экономической сфере уже началась перестройка. Китай уже больше учитывал внешний фактор, опираясь в том числе на доброжелательное отношение к себе Запада в период ожесточенного противоборства СССР и США. Пекин сумел сполна воспользоваться этим противостоянием и заинтересованностью Запада в Китае.

Затем в 1976 году скончался Мао Цзэдун. Еще два года продолжался переходный период, когда председателем ЦК КПК, руководителем Китая был Хуа Гофэн, которому Мао Цзэдун передал руководство. И затем с конца 1978 года, когда я опять вернулся в Китай на работу, к власти пришли реформаторы во главе с Дэн Сяопином. Многие люди, в том числе из бывшего руководства, попали, как и Дэн Сяопин, под репрессии «культурной революции». Они не хотели и не могли допустить возвращения к старому. Но этим людям хватило политической мудрости осознать важность стабильности. И постепенно Китай к этому пришел. Напомню, как китайское руководство определило «культурную революцию»: диктатура самого мрачного фашизма с примесью феодализма. При этом сам Мао Цзэдун как глава государства был подвергнут критике, но оставлен в «иконостасе», потому что он, при всех его колоссальных ошибках и заблуждениях, сыграл тем не менее роль именно национального лидера, который руководил Китаем на трудном этапе его истории и сумел вывести страну из угнетенного состояния.

McKinsey: Вы в 1978 году опять вернулись в Китай. А как потом складывалась ваша карьера?

Андрей Денисов: Я там работал до начала 1980-х. То есть видел первые шаги реформы. Но самое главное, я навсегда сохранил воспоминания о том массовом энтузиазме, готовности работать на общество, о той совершенно новой атмосфере ожиданий перемен, которая напоминала дух нашей «оттепели» начала 1960-х. Перемены проявлялись очень конкретно: люди начали по-другому одеваться, по-другому себя вести, стали выходить книги, появились очереди в книжных магазинах. Для меня как для экономиста было важно, что весной 1979 года, после двадцатилетнего перерыва, в Китае начали публиковать статистические данные по китайской экономике.  Для экономистов это было просто революцией. Мы не верили, что такое возможно. Я эти сухие столбики цифр в начале 1979 года читал как поэму, потому что прежде каждую цифру приходилось сложно вычислять и никогда не было уверенности ни в каких данных. Ну а дальше все пошло по нарастающей. Периодически я возвращался в Китай, потом довольно долго работал там в 1990-е годы.

Период 1990-х, когда СССР прекратил существование и появилась суверенная Россия, был очень трудным для нас. И непростым для Китая, которому нужно было определиться с северным соседом. Мы только в конце 1980-х годов наконец помирились с Китаем. В мае 1989 года состоялся исторический визит Горбачева в Китай, и произошла, как мы говорим, полная нормализация советско-китайских отношений. Я горжусь тем, что имел некоторую причастность к этому. Но затем развалился СССР, появилась новая Россия. И не так просто было и с той, и с другой стороны приспособиться к новым условиям. Но и Россия, и Китай сумели, осознав свои национальные интересы, сохранить то, к чему они пришли в конце 1980-х.

С начала 1990-х российско-китайские отношения развиваются стабильно, вполне динамично и плодотворно для обеих сторон. И сейчас, к началу второго десятилетия XXI века, мы можем констатировать, что двусторонние отношения вышли на беспре цедентно высокий уровень.

McKinsey: Сейчас много говорят об уникальном китайском опыте — экономическом, политическом. В чем, по вашему мнению, секрет успеха происходящих в стране реформ?

Андрей Денисов: Во-первых, я убежден, что китайский опыт быстрых экономических реформ имеет историческую значимость. Это один из самых впечатляющих примеров экономического роста конца XX, а теперь уже можно сказать, и начала XXI века.

За тридцать с лишним лет реформ и модернизации — или, как это называют в Китае, «гайгэ» и «сяньдайхуа» — страна не только вышла на второе место в мире по объему ВВП (это произошло в 2010 году), но и добилась качественного прогресса во всех областях. Изменился весь ее облик. Ежегодный 10-процентный экономический рост на протяжении трех десятилетий, то есть большого исторического периода, — нечто совершенно уникальное. Такого не удалось даже «азиатским тиграм», то есть малым странам Юго-Восточной Азии, которые, как известно, в 1960-е и 1970-е тоже достигли высоких темпов роста.

Можно сказать, что за три десятилетия пятая часть человечества, миллиард триста миллионов человек, перешла от отсталости к современному укладу жизни. И это явление мировой истории заслуживает самого внимательного анализа, тем более — учитывая масштабы страны, ее экономический потенциал, численность населения. Так что работы для исследователей, китаистов, аналитиков, экономистов хватит еще надолго.

Что же касается значимости китайского опыта, то я бы выделил вот что. В Китае внимательно изучали разные модели экономического роста, теории, учения экономистов, примеры успешной индустриализации, модернизации и так далее. Но — и это главное — адаптировали все это к собственным реалиям. Можно смело сказать, что успех китайским реформам обеспечило соединение передовой мировой практики с национальной китайской спецификой, то есть с учетом конкретных условий страны.

McKinsey: А вы можете привести пример того, что Китай взял у других стран и внедрил по-своему, как-то изменив?

Андрей Денисов: Составная часть успеха китайских реформ, «кайфан чжэнця», — открытая политика, которая была провозглашена одновременно с китайскими реформами, а именно в декабре 1978 года. Ведь по-китайски в целом этот курс так и называется — «гайгэ кайфан», то есть «реформа и открытость», имеется в виду открытость внешнему миру. Китай начал создавать особые экономические зоны в своем приморском поясе, пользуясь самыми разными преимуществами — от населения, трудолюбивого, дисциплинированного, многочисленного и непритязательного в смысле оплаты труда, до удобного географического положения на пересечении мировых торговых путей. Особые экономические зоны — изобретение не китайское. Это мировой опыт. Но почему-то в Китае они стали мотором реформ, а в других странах — в том числе, скажем, России — фактически не развиваются.

McKinsey: Да, у нас пытались их создавать, но не слишком усердно.

Андрей Денисов: И сейчас от этой идеи не отказались, в частности на нашем Дальнем Востоке и в Калининградской области. Но ошеломляющего успеха, как в Китае, эти зоны не имеют. И вообще о каком-либо успехе говорить пока очень рано.

McKinsey: А почему, как вы думаете? Почему у Китая получилось, а у других нет?

Андрей Денисов: Потому что у них удачно совпали разные факторы. Я уже сказал о рабочей силе и географически выгодном расположении по отношению к мировым рынкам. Третий фактор — колоссальный внутренний рынок. Четвертый — китайская диаспора, приверженная «делу возрождения родины», как они говорят. Китайцы за рубежом остаются китайцами, то есть гражданами своей страны — не по паспорту, а по душе. Они обладают большими финансовыми ресурсами, и эти финансовые ресурсы были направлены в Китай. В Китае сохранились прочная государственная власть и эффективное управление, которое помогло становлению мощной открытой экономики, рождавшейся буквально из зародыша.

Или вот еще одна особенность китайского пути. В атмосфере революционного энтузиазма китайцы не ослабили дисциплины управления, не выплеснули с водой ребенка. Можно говорить о правильности или неправильности той или иной идеологической линии или политической модели, но совершенно очевидно, что в Китае идеология была полностью подчинена целям экономического развития. И эта идеология стала оболочкой для управленческой модели, а не превратилась в набор догм, правильность которых никто и никогда не должен подвергать сомнению. Тот же Дэн Сяопин, отец китайских реформ, прямо говорил, что сначала он китаец, а уже потом — коммунист. Можно было бы сказать и иначе: что сначала он экономист, а потом — коммунист.

Была сохранена именно управленческая схема. Есть такая американская поговорка: «If it ain’t broke — don’t fix it». Вот правило, которому китайские реформаторы следовали вполне успешно.

McKinsey: И уже лет тридцать вроде бы не «broke». Вы упомянули модернизацию Китая, очевидно успешную — как качественно, так и количественно. У нас тоже сейчас всюду говорят о модернизации. Что, по вашему мнению, мы должны почерпнуть у китайцев? Или мы находимся на разных стадиях развития и задачи у нас разные?

Андрей Денисов: Трудно сказать, какая начинка скрыта за одной и той же оболочкой — за словом «модернизация». Во-первых, модернизаций в Китае было четыре, а не одна. Мы же помним их лозунг «сыга сяньдайхуа» — «четыре модернизации».

Первой была модернизация сельского хозяйства, которая началась в декабре 1978-го. Благодаря ей удалось накормить людей, раскрыть их производительный потенциал, раскрепостить силы, угнетенные после трагической «культурной революции», в результате которой страна как производящая единица просто остановилась в развитии.

Затем началась модернизация промышленности, примерно в 1984 году. И только потом — модернизация современного сектора экономики с большим научно-техническим потенциалом. Что же касается модернизации оборонной отрасли в широком смысле слова — к ней относятся, например, космические исследования, которые имеют и гражданский, и военный характер, как и в любой стране, — так за это китайцы взялись совсем недавно и уже вошли в число космических держав. То есть они не спешили.

McKinsey: Все делали последовательно.

Андрей Денисов: Да, действовали по плану. Вообще надо сказать, что менталитет китайцев предполагает последовательность и системность в действиях, отсутствие спешки или, говоря бытовым языком, суеты в осуществлении преобразований. Поэтому, какой бы аспект китайских реформ ни рассматривать, мы все равно придем к тому, что главное тут — здравый смысл. Это способность объективно оценить свои потребности, свои возможности, действовать не спеша, но последовательно, приняв решение, доводить его до конца. Ведь посмотрите решения того же третьего съезда Центрального комитета Компартии Китая одиннадцатого созыва. Это декабрь 1978 года. Я тогда работал в Китае и непосредственно наблюдал за происходящим. Вот с этого съезда и началась современная политика реформ. А возьмите основные политические постулаты — это не интеллектуальные лозунги, а формулы, которые ближе к здравому смыслу, чем к политике. Конечно, чтобы реформы увенчались успехом, нужно было «собрать» в одной исторической точке сразу целый ряд факторов. И китайцам это удалось сделать. Рабочая сила, географически выгодное расположение по отношению к мировым рынкам, колоссальный внутренний рынок и диаспора.

McKinsey: Диаспора, которая не забывала.

Андрей Денисов: Диаспора финансово состоятельная. Ведь Китай не брал кредитов и до сих пор не берет. В Китае не было и нет кредитной государственной задолженности. В принципе, это его большое преимущество, особенно сейчас, когда многие страны ощутили на себе издержки политики заимствований.

Что касается внешних инвестиций, то китайцы всегда ориентировались на те, которые вкладываются непосредственно в производство, а не на портфельные, то есть размещаемые ради прибыли. Так что реформы начались благодаря капиталу китайской эмиграции.

Создавались предприятия, смешанные предприятия на совместном, но китайском капитале, который просто поступал в страну через Гонконг, Тайвань, другие страны, через китайские деловые круги, через ту же Америку.

McKinsey: Если сравнивать нынешнюю Россию и коммунистический Китай, то разница очевидна. Во-первых, рабочая сила: у нас ее намного меньше, и она дороже. Во-вторых, отнюдь не все наши эмигранты испытывают такие же чувства к родине. В-третьих, сырье: у нас есть, у них нет. В-четвертых, как вы сказали, поступательность китайских реформ, соразмерных возможностям страны и потребностям; у нас же часто бывает, что мы загораемся какой-нибудь идеей и бросаемся очертя голову, пропустив, может быть, первые три этапа…

Андрей Денисов: Это правда. Учитывайте еще одно очень важное обстоятельство: в 1970-е годы Китай лежал в руинах после тяжелейшей трагической «культурной революции», число жертв которой измерялось десятками миллионов. Китаю некуда было дальше отступать — и опускаться. Советский Союз начинал политику реформ в годы горбачевской перестройки совсем с другого уровня.

Но я бы отметил одно интересное обстоятельство, о котором иногда забывают, анализируя китайские реформы. Руководство Китая тех лет, прежде всего Дэн Сяопин, выгодно пользовалось чисто политическими факторами — расстановкой сил на международной арене. Тогда шла «холодная война», притом довольно ожесточенная. Китай же сумел так себя поставить, так заинтересовать собой руководство США, что начались китайско-американская разрядка и нормализация отношений двух стран. США предоставили Китаю большие возможности — в плане и технологических ресурсов, и торговых перспектив. Перед ним открылся широчайший американский рынок. И согласитесь, что за очень короткое время Китай сумел на этом рынке вытеснить всех, включая самих американских производителей. Ведь что ни купишь в американском супермаркете — текстиль, бытовую технику, предметы обихода, — везде написано: «Made in China».

McKinsey: Да, те же ныне модные айфоны, айпады.

Андрей Денисов: Таким образом, Запад и прежде всего США помогли Китаю интегрироваться в мировую экономику. Не просто открыли свой рынок и обеспечили технологиями, но помогли стать частью мировой экономики. И понятно, что редко где в мире — да, пожалуй, и нигде — такие факторы сводятся воедино.

Отсюда уникальность китайского опыта. А главное в нем — это умение учитывать специфику своей страны; это неприятие принципа механического переноса любого иностранного опыта; это здравый смысл; это системность и последовательность преобразований; это терпение — и, может быть, еще то, что на всех этапах реформы все слои китайского общества в своей повседневной жизни ощущали пользу от этих реформ. Это чрезвычайно важное обстоятельство. В Китае кто-то, например жители приморских городов, выиграл от реформ больше, кто-то меньше, но никто — или почти никто — не проиграл. В стране нет социально значимых групп, которые из-за реформ оказались бы на обочине общественного прогресса. Не случайно модернизация началась с сельского хозяйства. Ведь когда мы говорим о китайских реформах, то обычно имеем в виду прежде всего приморскую полосу Китая, которая уже стала частью мировой экономики и так называемого Pacific Rim, Тихоокеанского кольца.

Самые развитые в промышленном, технологическом отношении провинции Китая вроде южной провинции Гуандун экономически куда больше связаны с внешним рынком, чем с внутренним. А общая численность населения этого приморского пояса — примерно 300 миллионов человек. Почти как в США, или втрое больше, чем в Японии, в два раза — чем в нынешней России. Для Китая это только часть, причем часть не самая большая. Остальной миллиард живет в глубинных районах, где реформы начались значительно позже. А может быть, еще только начинаются. Но благодаря модернизации сельского хозяйства и там люди стали жить лучше, по сравнению с беспросветной бедностью и нищетой времен «культурной революции».

Вот это очень важно. Может быть, в Китае и сохраняется та политическая модель, которая обеспечивает поступательный экономический рост, потому что есть общественный договор. Эта политическая модель обеспечивает эффективное управление обществом, и поэтому оно готово жить с этой моделью и дальше. Коль скоро модель сохраняется и доказывает свою эффективность, она обеспечивает стабильность. А стабильность — это уже абсолютная необходимость для динамичного экономического роста. Вот так все взаимосвязано.

McKinsey: Сейчас Китаю все прочат мировое лидерство, предсказывают, в каком году он по размеру своей экономики обгонит Америку. ВВП Китая на душу населения уже достиг шести тысяч долларов. И все-таки современная история показывает, что любой режим должен чутко чувствовать, когда и как адаптировать общественную систему, чтобы отвечать тем задачам, тем ожиданиям людей, которые появляются на разных этапах, и не допустить потрясений, подобных происходящим сегодня в Северной Африке. Китаю, как и любой другой стране, придется изменять свою общественную, политическую систему. Понимают ли это в Китае, обладают ли такой чуткостью, умеют ли вовремя адаптироваться?

Андрей Денисов: Да, вопрос очень интересный. Ответ на него во многом определит будущее развитие Китая. И я бы начал издалека.

Китай — самая старшая по возрасту цивилизационная цепочка, то есть наблюдается преемственность. В истории человечества не раз менялись цивилизации, распадались империи, им на замену приходили другие. Скажем, этрусков сменили древние римляне, к которым современное население Италии не имеет, наверное, прямого отношения — это уже другие люди. То же самое в Египте. А китайская цивилизация, по крайней мере письменные ее источники, насчитывает пять тысяч лет.

Видимо, это наложило отпечаток на менталитет китайцев с их способностью мыслить протяженными историческими категориями, не гнаться за сиюминутными целями. Помните знаменитый ответ члена ЦК КПК Чжоу Эньлая на вопрос американского политика Генри Киссинджера о том, какое влияние оказала на Китай Великая французская революция? «Слишком рано судить о последствиях», — согласно Киссинджеру, изрек мудрый китайский коммунист. Поэтому Китай не спешит. Он трезво оценивает свои силы. Его политическое руководство смотрит на современный мир и свое место в нем с точки зрения здравого смысла. Оно ясно осознает, что наряду с несомненными успехами и достижениями у Китая по-прежнему есть слабые места. И их довольно много. Модель китайского развития, при всех ее достоинствах, все-таки — модель догоняющего развития.

Китай очень способен к копированию, к адаптации, к приспособлению, к заимствованию. Но своих прорывных технологий пока еще не создает. Китайский экспорт, в том числе высокотехнологичной продукции, — это все-таки результат импорта высоких технологий, а не собственных разработок. Так или иначе, Китай столкнется с необходимостью перейти на новый научно-технологический уровень развития.

McKinsey: В Китае, как известно, серьезно относятся к образованию, к развитию науки. Запускают разные программы, например отправляют студентов учиться за рубеж. Это тоже часть плана.

Андрей Денисов: Да, первые тысячи китайских студентов поехали за границу в 1970-е годы. В тогдашнем СССР очень боялись, что кто-то останется за рубежом, а в Китае нет. Если люди оставались за границей, то этому только радовались. Потому что так или иначе эти люди сохраняли связь с родиной, рано или поздно возвращались.

Вот даже наш известный сколковский проект: высококвалифицированным научным кадрам предоставляют здесь те же возможности — в плане социального статуса, уровня жизни, стандарта потребления, — какие у них были в западных университетах, то есть превышающие те, которые пока еще существуют у нас в стране. Это ведь тоже в известной мере китайский опыт. Только в Китае это начали делать тридцать лет назад. И продолжают делать вполне успешно. Китай еще в массовом порядке на эту модель развития XXI века не перешел, и там это осознают. И Америка, и Япония, и Западная Европа в этом отношении находятся от Китая очень далеко впереди.

McKinsey: А есть ли у китайской модернизации оборотная сторона?

Андрей Денисов: Да, конечно. Она иногда оборачивается усилением социальной напряженности; скажем, городские районы разительно отличаются от сельских, прибрежные — от внутренних. За годы реформы был нанесен колоссальный ущерб экологии и до сих пор наносится. В стране острейший экологический кризис: не хватает пахотной земли, воды.

Есть и социальные проблемы, высокий уровень коррупции, например. Власти это знают. Не случайно ведь в Китае жестоко наказывают за коррупцию: даже руководителей высокого ранга приговаривают к длительным срокам заключения, а то и к смертной казни. Хотя в уголовном кодексе предусмотрен, например, смертный приговор с отсрочкой исполнения. То есть человека, приговоренного к смертной казни, необязательно расстреливают. Через какое-то время приговор может быть пересмотрен в пользу пожизненного заключения, но так или иначе с сохранением жизни. Я хочу под черкнуть: все эти проблемы руководство Китая прекрасно понимает и старается каким-то образом решать. В свое время мэра Пекина Чэнь Ситуна, члена Политбюро ЦК КПК, без колебаний сняли со всех постов и отдали под суд. Есть и другие примеры жесткости и последовательности искоренения коррупции, к которым и нам не мешало бы присмотреться.

McKinsey: Правда ли, что в Китае заранее планируют смену руководства, которая должна происходить каждые десять — пятнадцать лет, то есть загодя знают, кто будет следующим генеральным секретарем, и при этом предусматривают ротацию: чтобы одно десятилетие были, например, шанхайцы, затем выходцы из других мест? Так ли это?

Андрей Денисов: Вот мы и подошли к китайской политической модели — она тоже меняется. Конечно, базисные основы остаются. Хотя коммунистическая идеология тут скорее коллективистская. Ведь Китай не заимствовал термин «коммунизм». Коммунизм по-китайски — «гунчань чжуи». А «гунчань» — это совместное владение, то есть коммунизм было бы правильнее назвать коллективизмом. И Китай делает ставку на коллективные усилия. Недаром модернизация определяется как коллективная национальная идея.

McKinsey: Коллективное как антииндивидуальное? Противопоставление или понимание того, что в итоге выигрывают все? Ведь у нас «коллективизм» и «индивидуальность» часто по разную сторону баррикад.

Андрей Денисов: Не противопоставление, а, я бы сказал, взаимообогащение. Китаец чувствует себя частью китайского мира, таков его менталитет. Поэтому и стратегия китайского успеха имеет коллективный характер. Чтобы ее реализовывать, нужен механизм эффективного управления. Если он исправно работает, то и общество
готово жить с ним дальше.

Но не бесконечно. Поэтому в Китае — что, наверное, очень мудро — действительно поддерживается преемственность руководства. Китайцы заранее знают, кто кого сменит в руководстве. Когда пришел срок Дэн  Сяопину уйти, как они говорят, на вторую линию, он и ушел, освободив место для представителей более молодого поколения, но остался национальным лидером. Нынешнее руководство Китая, видимо, тоже сменится в 2012 году. Это плановая, последовательная, глубоко продуманная политика, которая учитывает прежде всего общественные интересы.

Что касается выборов, то эксперименты в этой области идут с 1980-х. Например, на муниципальном уровне пробуют модель, при которой кандидатов больше, чем мест в низовом законодательном органе. Значит, у избирателей появился выбор. Так происходит плановая, управляемая, ограниченная, но все-таки демократизация снизу — совсем не так, как было в Советском Союзе в период перестройки. Китайские руководители соразмеряют любые преобразования с экономическими успехами, и только создав экономическую социальную базу, начинают корректировать свою политическую модель.

Если, скажем, считать какую-то модель правильной, например модель демократии с всеобщими выборами, и с этими мерками подходить к Китаю, то тогда, наверное, его можно в чем-то упрекнуть. Но если подходить с других позиций — с позиций здравого смысла и приоритета стабильности, если считать, что общественные изменения должны быть планомерными и что нельзя внедрять какие-то новации, пока они исторически не созрели, тогда Китай все делает совершенно правильно.

Вообще постепенность и взвешенность любых преобразований — важная особенность китайских реформ. По-русски мы говорим: семь раз отмерь — один раз отрежь. У китайцев тоже есть адекватный образ: «Мочжэ шитоу го хэ», то есть «переходить реку, нащупывая ногой камни». Вот это, конечно, опыт и методология, которую можно было бы заимствовать.

McKinsey: Считается, что в Китае земли не хватает, у нас в Сибири — просторы, обилие ресурсов, населения мало. И многие, по крайней мере в тех краях, опасаются, что десятки миллионов китайцев перейдут границу и все это захватят. Насколько, по вашему мнению, реальна эта угроза? И как будут развиваться отношения с Китаем в пограничных регионах — в Сибири и на Дальнем Востоке?

Андрей Денисов: Естественно, я не сторонник апокалиптических сценариев, основанных на поверхностном восприятии неких внешних признаков, а не, так сказать, глубинном анализе. Если бы Китай когда-либо претендовал на эти земли, он бы там уже был несколько столетий. Но китайское государство всегда существовало в тех же границах, что и сейчас. Для той экономической, социальной модели Сибирь, Дальний Восток не очень приспособлены. До последнего времени там было довольно трудно развивать сельское хозяйство в силу просто природно-климатических факторов. А сельское хозяйство было основой китайской экономики на протяжении веков. Это что касается истории.

Обратимся теперь к современности. Китай и Россия в 2004 году, проявив государственную мудрость, окончательно закрыли пограничный вопрос, который, словно заноза, пусть и не очень болезненная, оставался в ткани наших отношений. Для обеспечения своих интересов Китаю гораздо выгоднее иметь под боком состоятельного, надежного и полезного соседа, нежели объект для экспансии. У нас ситуация совершенно иная, чем в Китае. Огромные просторы и небольшое — к сожалению, как минимум не растущее, а то и сокращающееся — население Сибири и Дальнего Востока. Но районы эти перспективны с точки зрения запасов полезных ископаемых, транспортных возможностей и так далее. Российская сторона делает все, что можно, для их ускоренного развития. Даже проведение в 2012 году во Владивостоке саммита стран Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества рассматривается прежде всего как стимулирующий фактор для развития этих регионов.

В этом плане Китай чрезвычайно полезен как партнер. Пока он все-таки больше закупает у нас сырья, древесины, полезных ископаемых и продает нам готовые изделия и продовольствие. Но от нас зависит, изменится ли эта ситуация. Китайские партнеры готовы выстраивать отношения по модели, отвечающей интересам обеих сторон, а не по односторонней модели, с перевесом Китая. Не так давно после серьезных согласований была принята программа российско-китайского экономического сотрудничества в Сибири и на Дальнем Востоке. То есть рамки для него обеспечены. Вопрос только в нас самих: как мы будем работать, чем будем эту программу наполнять. Вот, собственно, и все. А всякие апокалиптические сценарии — это для художест венных фильмов, но не для объективного политического анализа.

Об авторе

Андрей Иванович Денисов родился в Харькове в 1952г.

В 1974г. окончил МГИМО МИД СССР

1972-1981гг экономист, торговое представительство СССР в КНР

1981-1991гг работа в Международном отделе ЦК КПСС

1991-1992гг эксперт Секретариата ЦК КПСС

1992-1997гг советник, старший советник, советник-посланник посольства России в Китае

1997-2000гг Директор Департамента экономического сотрудничества МИД России

1998-2000гг член Крооегии МИД России

2000-2001гг Чрезвычайный и Полномочный Посол РФ в Арабской Республике Египет

2001-2004гг заместитель министра иностранных дел РФ

2004-2006гг постоянный представитель РФ при ООН и представитель РФ в Совете Безопасности

с апреля 2006г. 1-й заместитель министра иностранных дел РФ