Мультикультурализм — эта политика, по замыслу ее архитекторов, должна была защищать гуманизм, свободу культурного самовыражения и демократию. На практике все оказалось наоборот

Мультикультурализм — это до сих пор один из наиболее расплывчатых терминов политического лексикона, означающий лишь то, что в него вкладывает каждый говорящий. Поскольку сторонники и противники мультикультурализма оценивают его с различных позиций, то порой обсуждение этой концепции напоминает сплошное недоразумение, как если бы люди серьезно спорили о том, шел дождь или студент. Примерно такая коллизия возникла при обсуждении политических заявлений, сделанных в конце 2010 — начале 2011 года лидерами трех стран — Германии, Великобритании и Франции по поводу «провала» политики мультикультурализма.

Трактовки

У мультикультурализма есть два вида критиков. Консервативная критика (обозреватели часто называют ее «культурным империализмом» или «новым расизмом») исходит из необходимости замены мультикультурализма монокультурализмом и настаивает на законодательно закрепленном режиме привилегий для доминирующих культурных групп (религиозных и этнических). Апологеты такой позиции (неонацисты в Германии; активисты крайне правой «Английской лиги обороны» в Англии или партии Марин Ле Пен во Франции) крайне отрицательно оценили выступления нынешних лидеров своих стран, рассматривая их как «беззубые», как «пустой пиар» и «обман общества».

В то же время позиция Ангелы Меркель, Дэвида Кэмерона и Николя Саркози ближе к либеральной критике мультикультурализма, которая исходит из того, что сохранение культурного своеобразия является безусловным правом всех граждан. Однако зачастую такое сохранение своеобразия отнюдь не добровольно, оно происходит под давлением общин и вступает в противоречие с правами других людей, с принципом равноправия и с гражданской сущностью современного общества. Так, Д. Кэмерон предлагает, в целях преодоления культурного раскола общества и установления позитивного плюрализма, заменить нынешнюю узкообщинную трактовку мультикультурализма либерально-гражданской концепций, названной им «энергичный либерализм».

Поясню суть гражданской интеграции, как я ее понимаю. Она не вытесняет традиционные культуры, а дополняет их. Гражданская культура развивается не вместо национальных культур, а вместе с ними. По мнению английского лидера, интеграция произойдет, если люди, принадлежащие к разным культурным сообществам, «освободившись от государственного гнета, обретут общую цель», например, в виде общей гражданской заботы о своей стране как едином доме.

Аргументы либеральной критики

Либеральная критика мультикультурализма включает в себя следующие аргументы:

— Эта политика обеспечивает государственную поддержку не столько культурам, сколько общинам и группам, которые необоснованно берут на себя миссию представительства интересов всего этноса или религии.

— Государственное спонсирование общин стимулирует развитие группой коммунитарной (общинной) идентичности, подавляя индивидуальную. Такая политика закрепляет власть общины над индивидом, лишенным возможности выбора. Кстати, и полный запрет вмешательства государства в дела общин, к чему призывают либертарианцы-анархисты, привел бы к тому же следствию: человек передается в рабство общине, не имея возможности защиты от нее со стороны государства.

— Мультикультурализм искусственно консервирует традиционно-общинные отношения, препятствуя индивидуальной интеграции представителей разных культур в гражданское общество. Во многих странах Европы и в США известны многочисленные случаи, когда люди, утратившие свою этническую или религиозную идентичность, вынуждены были возвращаться к ней только потому, что правительство спонсирует не культуру, а общины (их школы, клубы, театры, спортивные организации и др.). В России же льготы, предназначенные для «коренных малочисленных народов Севера», в 1990-е годы вызвали стремительный «рост» численности таких групп за счет того, что представители иных культур, прежде всего русские, стали причислять себя (разумеется, только по документам) к коренным народам в надежде на получение социальных льгот.

— Главным недостатком политики мультикультурализма является то, что она провоцирует сегрегацию групп, порождая искусственные границы между общинами и формируя своего рода гетто на добровольной основе.

Парадоксы мультикультурализма

Во многих странах мира возникли замкнутые моноэтнические, монорелигиозные или монорасовые кварталы и учебные заведения. В студенческих столовых возникают столы «только для черных». Появляются «азиатские» общежития или дискотеки для «цветных», вход в которые для «белых» практически заказан. В 2002 году имам небольшого французского города Рубо посчитал недопустимым въезд в этот населенный пункт Мартин Обри, известнейшей политической персоны — мэра города Лилля, бывшего министра труда, впоследствии лидера Социалистической партии и кандидата в президенты Франции. Имам назвал этот городок «мусульманской территорией», на которую распространяется «харам», то есть запрет для посещения женщины-христианки. Это пример весьма распространенной и парадоксальной ситуации: мультикультурализм на уровне страны оборачивается жестким монокультурализмом и сегрегацией на локальном уровне.

Такие же парадоксальные превращения происходят и с иными ценностями, которые в 1970-е годы лежали в основе самой идеи мультикультурализма. Эта политика, по замыслу ее архитекторов, должна была защищать гуманизм, свободу культурного самовыражения и демократию. Оказалось же, что на практике появление замкнутых поселений и кварталов ведет к возникновению в них альтернативных управленческих институтов, блокирующих деятельность избранных органов власти на уровне города и страны. В таких условиях практически неосуществима защита прав человека. Например, молодые турчанки или пакистанки, привезенные в качестве жен для жителей турецких кварталов Берлина или пакистанских кварталов Лондона, оказываются менее свободными и защищенными, чем на родине. Там от чрезмерного произвола мужа, свекра или свекрови их могла защитить родня. В европейских же городах этих молодых женщин зачастую не спасают ни родственники, ни закон. Карикатурный мультикультурализм, из которого выхолощены ценности гуманизма, способствует возрождению в европейских городах таких архаических черт традиционной культуры, которые уже забыты на родине иммигрантов. В ряде исламских стран женщины становились не только членами парламента, судьями, министрами, но и главами правительств (в Пакистане — Беназир Бхутто, в  Турции — Тансу Чиллер), а в исламских кварталах европейских городов турецкую, арабскую или пакистанскую женщину могут убить за любое неподчинение мужчине в семье, за одно лишь подозрение в супружеской неверности, за не надетый платок. Правда, и в Германии турчанка Айгёль Озкан стала министром земельного правительства Нижняя Саксония (апрель 2010 года), однако как раз она представляет ту, пока небольшую, часть иммигрантов, которая сумела вырваться из локальной общины и индивидуально интегрироваться в немецкое гражданское сообщество.

В замкнутых же исламских кварталах Берлина, Лондона или Парижа молодежь имеет значительно меньшие возможности социализации и адаптации к местным условиям, чем их сверстники, живущие вне этих добровольных гетто. Уже поэтому невольники общин заведомо неконкурентоспособны на общем уровне страны. К началу 2000-х годов в Берлине лишь каждый двенадцатый турецкий школьник сдавал экзамены за полный курс средней школы, тогда как из числа немецких школьников такие экзамены сдавал каждый третий выпускник. Понятно, что и безработица затрагивает молодых турок в значительно большей степени, чем немцев. В 2006 году 47% молодых турчанок в возрасте до 25 лет и 23% молодых турок являлись безработными и жили за счет социальных пособий. При этом сама возможность получения таких пособий почти без ограничений по времени не стимулирует иммигрантов к интеграции в принимающее сообщество. Более того, социологические исследования показывают, что турецкая молодежь в Германии демонстрирует меньшее стремление к интеграции, чем турки старшего поколения. Вот это и есть реальное выражение краха политики мультикультурализма, точнее, политики культурной дезинтеграции.

Возможна ли мультикультурная интеграция в России

На февральском (2011 г.) заседании Госсовета России, обсуждавшем проблемы межнационального общения, президент Дмитрий Медведев попытался реабилитировать слово «мультикультурализм», заметив, что новомодные лозунги о его провале неприменимы к России. На мой взгляд, такая оценка — результат «эффекта Журдена», не знавшего, что он тоже говорит прозой. Дело в том, что российский лидер сам неоднократно критиковал те же стороны мультикультурализма, что и его европейские коллеги. Особенно часто он это делал при характеристике ситуации на Северном Кавказе, где мультикультурная дезинтеграция чрезвычайно ярко проявляется в клановости, в этническом сепаратизме и в религиозном радикализме. Все это порождает почти непреодолимые преграды для управляемости региона, формирует беспрецедентную волну терроризма, не говоря уже о проблемах модернизации этой территории. Президент России так же, как и европейские лидеры, неоднократно связывал проблему преодоления такой раздробленности с гражданской интеграцией, которую он определял по-разному. На прошлогоднем декабрьском Госсовете, посвященном взрыву русского национализма, Медведев назвал это развитием «общероссийского патриотизма», а на февральском Госсовете в Уфе — задачей становления «российской нации».

 Российская версия политики мультикультурализма древнее и намного сложнее по своим последствиям, чем европейская. Мультикультурализм как форма поощрения групповой, общинной идентичности был неотъемлемой частью сталинской политики создания национальных республик (союзных и автономных), а также национальных округов и областей. Однако в советское время дезинтеграционные последствия такой политики частично снимались имитационным характером всей системы автономий, за фасадом которой скрывалось единое территориально-партийное управление. Проблема обострилась в постсоветское время, когда местные элиты попытались наполнить реальным содержанием формальный и мнимый суверенитет своих республик.

 Целое десятилетие (90-е годы) прошло под знаком мобилизации населения так называемых «титульных национальностей» в республиках России, поднимаемых местными элитами на борьбу за республиканский суверенитет. В ряде случаев такая мобилизация приводила к открытым вооруженным столкновениям больших групп населения с федеральной властью, как это было в Чеченской Республике. В первом десятилетии 2000-х годов ситуация изменилась, ее фокусом стали другие проблемы, а именно отторжение иноэтнических мигрантов принимающим сообществом, прежде всего жителями крупнейших городов России.

 Эта проблема породила столкновения между разными группами населения, вроде того, которое произошло в Кондопоге (2006 г.). Вместе с тем этнополитическая ситуация в России 2000-х годов стала в большей мере похожей на проблематику стран глобального «Севера». Такое сходство, казалось бы, позволяет России в большей мере использовать зарубежные концепции и практики культурной, миграционной и этнической политики. Однако в реальности возможность прямой имплементации позитивных концепций и практик весьма ограничена.

 Проблема объекта политики. На Западе ксенофобия принимающих сообществ направлена в основном на иммигрантов, т.е. на иностранных граждан, прибывших в данную страну из-за рубежа. В России же основным объектом ксенофобии выступают не столько иммигранты, сколько внутренние мигранты, граждане Российской Федерации, жители республик Северного Кавказа. Уже одно это показывает, что применяемая на Западе политика ослабления миграционных проблем за счет ограничений въезда иностранных граждан и изменений условий предоставления им гражданства или вида на жительство не может быть использована в качестве инструмента решения российских проблем межэтнической и религиозной напряженности.

 Проблема раздробленности политического менеджмента. В странах ЕС направленность развития законодательства и политических практик в сфере регулирования миграции, защиты прав человека и обеспечения прав национальных меньшинств взаимоувязана как институционально (входят в единый блок управления), так и идеологически (опираются на единые ценности прав человека). В России же нет не только единого идеологического основания для интеграционной политики, но и само управление так же, как и законодательные практики, разорвано. Так, миграционная политика в 2000-х годах претерпела изменения. Этническая же («национальная») политика России застыла в том положении, в каком она сформировалась в 1990-е годы. Концепция государственной национальной политики, принятая в 1996 году, не пересматривается. В 2000–2010 гг. законодательная активность Государственной думы в сфере этнической («национальной») политики была парализована, а министерство, которое под разными названиями в 1990-е годы отвечало за проведение такой политики, было ликвидировано.

 Проблема фундаментальных особенностей функционирования государственной власти. На Западе основные новации в сфере этнической и миграционной политики формируются политическими партиями и институтами гражданского общества, проходят общественное обсуждение, затем принимаются и кодифицируются законодательной властью, становясь нормой для власти исполнительной. В России же принципиально иной способ формирования политики во всех сферах жизни. Ее принципы и нормы формулируются исполнительной властью и затем одобряются партиями, представленными в Федеральном собрании. При таком способе функционирования политики участие экспертного сообщества и широкой общественности в ее выработке и реализации весьма ограничено, а возможность принятия контрпродуктивных политических решений, напротив, чрезвычайно велика. Кроме того, партии, отчужденные от реального участия в формировании политики и не обремененные ответственностью за ее проведение, склонны к популизму. Не случайно практически все партии, представленные в российском парламенте, эксплуатируют этнофобии и мигрантофобии, тогда как в крупнейших странах ЕС такие партии либо вовсе не представлены в парламенте (как в Германии и Великобритании), либо находятся там в меньшинстве (как во Франции). Россия — в числе европейских лидеров и по уровню массовой мигрантофобии, хотя и не опережает по этому признаку такие страны ЕС, как Венгрия, Латвия, Греция и Португалия.

 В странах ЕС основным механизмом реализации этнокультурной и миграционной политики выступает взаимодействие органов исполнительной власти с институтами гражданского общества. В России же институты гражданского общества крайне слабы. Более того, наша страна, судя по материалам международных исследований, выделяется среди 28 стран Европы самым низким уровнем ценности гражданской солидарности и взаимного («горизонтального») доверия. При этом исправить ситуацию одними лишь информационными манипуляциями по развитию «общероссийского патриотизма» не удастся. Все это делает маловероятным активизацию процесса гражданской интеграции в нашей стране в ближайшие годы.

 И все же я верю, что движение России от мультикультурного раскола к мультикультурной интеграции стратегически неизбежно. Наша страна вступила на путь инновационной модернизации, и это не лозунг очередного лидера, а жизненная необходимость для страны с великой историей и великой культурой. Сама же инновационная экономика настолько же неизбежно требует модернизации политико-правовой и социально-культурной, насколько вдох требует выдоха.

Полная версия статьи будет опубликована в ближайшее время в журнале «Россия в глобальной политике»

Эмиль Паин Новая газета 17.03.2011