Проблема реформ не в действиях реформаторов, а в отношении широких масс населения, считает Дмитрий Травин в Ведомостях

В последнее время в России сформировалась идеология осажденной крепости, нарастает раздражение против США и Евросоюза. Это позволяет лучше понять, почему наши реформы идут столь тяжело на протяжении трех последних десятилетий. Для этого надо сравнить восприятие преобразований в России с восприятием в странах Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ).

Проблема в основном связана не с действиями реформаторов, а с отношением широких масс. В начале 1990-х гг. польская «шокотерапия» больше отличалась от венгерских медленных реформ, чем от гайдаровского старта преобразований. Однако ныне и Польша, и Венгрия уже в ЕС, а мы конфликтуем с Европой и каждый год уныло подсчитываем миллиарды долларов чистого оттока капитала. Дело в том, что при всем различии конкретных подходов к реформированию во всех странах ЦВЕ существовало ощущение принадлежности к «европейскому дому», которое порождает идею необходимости возврата к корням. Россия же воспринимает себя то как отдельную цивилизацию, то как евразийскую общность, то как полюс биполярного мира, противостоящий Америке. С подобным подходом трудно размениваться на такую «мелочь», как реформы. Мы мир спасаем. Все вышесказанное за последние годы стало уже общим местом в наших дискуссиях. Но важные выводы делаются редко.

Для ЦВЕ Европа - возможность освободиться от насильно навязанной неэффективной системы. У России - выбор между хорошим (Европой) и лучшим (свой путь)

Почему европейцы ощутили себя европейцами? На первый взгляд кажется, что в силу естественной принадлежности к общей многовековой культуре. Однако на деле это не так. Вековая культура не мешала крошить друг друга почем зря в годы мировых войн. При этом европейские интеллектуалы вплоть до второй половины ХХ в. подчеркивали особость и даже превосходство своих наций над другими. «Европейский дом» – это современный интеллектуальный конструкт. Нынешние обстоятельства сплотили европейцев и заставили искать в прошлом связующие нити вместо разделяющих стен. Для ЦВЕ важнейшим фактором сплочения стало намерение выйти из-под опеки «старшего брата», СССР, навязавшего ей неэффективную административную экономику.

Дружить всегда легче против кого-то. Именно нежелание быть частью «восточного блока» подвигло страны ЦВЕ на движение в западном направлении. При всех слабостях ЕС, при всех его бюрократических проблемах эти страны сделали европейский выбор и готовы были поступиться частью суверенитета. Пореформенный мир воспринимался в Варшаве, Будапеште или Таллине как однозначный выбор между Востоком и Западом. Либо мы на одной стороне, либо на другой. Либо пропитываемся европейскими ценностями, либо остаемся с ценностями «старшего брата». Естественно, не все политики разделяли такой подход, но несогласные оставались политическими маргиналами.

Теперь посмотрим на российские реалии. Для нашей страны нет жесткого выбора между Востоком и Западом. У нас нет ощущения, что без «европейского дома» мы окажемся под пятой восточного «старшего брата», навязывающего нам такие ценности, что при мысли о них мурашки по коже пробегают. У нас ныне есть ощущение борьбы хорошего с лучшим. За годы «процветания» доходы возросли, а теперь к благосостоянию можно еще добавить моральную победу над Западом. С колен встали – и Украину не сдали. Алармистские заявления западников, что, порывая со всем цивилизованным миром, мы падаем в пропасть, общество встречает с равнодушием. Почему же в пропасть? Мы наш, мы новый мир построим. Кто был никем, тот станет всем. Долго нам Запад не давал с колен подняться, но мы поднялись и теперь покажем... Что конкретно покажем, не вполне ясно, но есть ведь национальный лидер, который знает. И ведет правильным курсом.

Подобное мировосприятие в корне отличается от распространенного в странах ЦВЕ на рубеже 1980–1990-х гг. Выбор между страшным Востоком и приемлемым Западом – это не борьба хорошего с лучшим. Обретение новой идентичности было для ЦВЕ прагматичным решением, а мы сегодня от таких решений очень далеки. Мы живем мифами. И в мифологическом пространстве дума о сакральности Крыма важнее представлений о европейских ценностях. Конечно, мифы рано или поздно разрушаются. Экономика вошла в рецессию. Сокращение бюджетных расходов обладает свойством прочищать мозги от иллюзий. Но какой бы тяжелой ни была наша жизнь в перспективе, одного важного фактора, способствующего реформам, у нас нет. Мы не имеем восточной угрозы, которая так способствовала продвижению стран ЦВЕ в западном направлении и принятию ими европейских ценностей.

Впрочем, действительно ли мы этой угрозы не имеем? В американской научной литературе, посвященной проблемам международных отношений, вопрос о возможном агрессивном будущем Китая активно обсуждается по крайней мере со второй половины 1990-х. На этом фоне наша литература представляется какой-то «инопланетной». Серьезные проблемы даже не ставятся. Причем понятно почему. В националистических кругах все силы сосредоточены на антиамериканизме, а в либеральных кругах «поиск врага» – не comme il faut. Пожалуй, лишь Борис Немцов с его обостренным чутьем и большим опытом понимал данную проблему, предупреждая время от времени об опасности.

Авторитарные режимы не вечны, в том числе китайский. Рано или поздно комплекс внутренних противоречий разнесет его в клочья и на поверхность вырвется национализм, давно существующий там подспудно. Демократии западного типа, естественно, не возникнет, но легитимация нового авторитаризма потребует новой идеологии вместо устаревшей коммунистической. Встанет вопрос о территориальных спорах, про которые в 1989 г. Дэн Сяопин говорил Эдуарду Шеварднадзе. И тогда нам мало не покажется. В России внезапно пробудится чувство европейской идентичности и страстное желание поиска общих ценностей с сильным союзником, который может помочь оградить нас от давления восточного «старшего брата».

Дмитрий Травин профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге